ВОЗНЕСЕНСКИЙ Андрей | Поэзия XX века | Антология Нефертити

Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ


[Автопортрет]

Он тощ, точно сучья. Небрит и мордаст.
Под ним третьи сутки трещит мой матрац.
Чугунная тень по стене нависает.
И губы вполхари, дымясь, полыхают.
«Приветик, - хрипит он, - российской поэзии.
Вам дать пистолетик? А может быть, лезвие?
Вы - гений? Так будьте ж циничнее к хаосу...
А может, покаемся?»

[Безотчетное]

Когда черти с хохотом
вас подвесят за ноги,
«Что еще вам хочется?» -
спросят вас под занавес.
- «Дайте света белого,
дайте хлеба черного,
и еще отечество безотчетное!»

[Беловежская баллада]

Это пахнет уже не романом,
так бывает пожар и дождь -
на ночь смывши глаза и румяна,
побледневшая, подойдешь.
А в квартире, забытой тобою,
к прежней жизни твоей подключен,
белым черепом со змеею
будет тщетно шуршать телефон...
В этой егерской баньке бревенчатой,
точно сельские алтари,
мы такою свободой повенчаны -
у тебя есть цыгане в крови.
Я беру тебя на поруки
перед городом и людьми.
Перед ангелом воли и муки
ты меня на поруки возьми.

«Боже, ведь я же Твой стебель…»

Боже, ведь я же Твой стебель,
то ж меня отдал толпе?
Боже, что я Тебе сделал?
Что я не сделал Тебе?
1975

«Будто дверью ошибся...»

Будто дверью ошибся,
Пахнет розой и «Шипкой» ,
Будто жизнью ошибся во тьме,
Будто ты получил свиданье
Предназначенное не тебе.
...Эти залы с цветами,
Вся Россия за вами.
И разбитая песнь на губе.
Заповеднейшее свиданье
Предназначенное не тебе.
Отпираться наивно.
Есть, наверное, лифты,
Чтоб не лезть на балкон по трубе.
Прости, господи, за молитвы,
Предназначенные не тебе.

«Был бы я крестным ходом...»

Был бы я крестным ходом,
я от каждого храма
по городу ежегодно
нес бы пустую раму.
И вызывали б слезы
и попадали б в раму
то святая береза,
то реки панорама.
Вбежала бы в позолоту
женщина, со свиданья
опаздывающая на работу,
не знающая, что святая.
Левая сторона улицы
видела б святую правую.
А та, в золотой оправе,
глядя на нее, плакала бы.

 [В тополях] 

Господи, дай опоздать
к ежедневному набору,
ко всему, чья ипостась
не является тобою!...

«В человеческом организме...»

В человеческом организме
девяносто процентов воды,
как, наверное, в Паганини
девяносто процентов любви!
Даже если - как исключение -
вас растаптывает толпа,
в человеческом назначении
девяносто процентов добра.
Девяносто процентов музыки,
даже ели она беда,
так во мне, несмотря на мусор,
девяносто процентов тебя.

Вальс при свечах

Любите при свечах,
танцуйте до гудка,
живите — при сейчас,
любите - при когда?

Ребята — при часах,
девчата — при серьгах,
живите - при сейчас,
любите — при всегда.

Прически - на плечах,
щека у свитерка,
начните — при сейчас,
очнитесь - при всегда.

Цари? Ищи-свищи!
Дворцы сминаемы.
А плечи всё свежи
и несменяемы.

Когда? При царстве чьем?
Не ерунда важна,
а важно, что пришел.
Что ты в глазах влажна.

Зеленые в ночах
такси без седока.
Залетные на час,
останьтесь навсегда...
1967

[Васильки Шагала]

В небе коровы парят и ундины.
Зонтик раскройте, идя на проспект.
Родины разны, но небо едино.
Небом единым жив человек.

[Вечное мясо]

Закрутились нули таксиста
где-то в области метафизики,
мимо Рима, Москвы, Мемфиса,
мамонт белый и мамонт сизый,
пронеслась - и на том спасибо -
жизнь, золотая тайна,
милостыня мирозданья.
--
Раздайте себя немедля,
даруя или простивши,
единственный рубль имея,
отдайте другому тыщу!
Вовеки не загнивает
вода в дающих колодцах.
Чем больше от сердца отрываешь,
тем больше в нем остается.
Так мать - хоть своих орава, -
чужое берет сиротство,
чем больше от сердца отрываешь,
тем больше в нем остается.
Люблю перестук товарный
российского разноверстья -
сколько от себя оторвали,
сколько еще остается!
Какое самозабвенье
в воздухе над покосами,
как будто сердцебиенье,
особенно - над погостами.
Под крышей, как над стремниной,
живешь ты бедней стрижихи,
но сердце твое стремительное
других утишает в жизни.
--
Бессмертие, милый Фауст,
простое до идиотства -
чем больше от сердца отрываешь,
тем больше жить остаешься.
Раб РОСТА или Есении
не стали самоубийцами,
их щедрость - как воскресение,
звенит над себялюбивцами.
Нищему нет пожарищ.
Беда и победа - сестры.
Чем больше от сердца отрываешь,
тем больше ему достается.

«Все конкретней и необычней...»

Все конкретней и необычайней
недоступный смысл миропорядка,
что ребенка приобщает к тайне,
взрослого - к отсутствию разгадки.

«Выдалось лето жаркое…»

Выдалось лето жаркое.
У самого моря, взапуски,
с тобою мы, взявшись за руки,
бродим, как запонки.
Мы вдеты не только в лето —
в незримую благодать.
Необъяснимо это.
И надо ли объяснять?..
1998

[Гениальная ошибка]

Лимузины — ксероксы
с колесницы Ксеркса.
Жаль, что дверцев нет.
У поэтов вечно молодое сердце.
Может, я поэтому и поэт.

Ты живешь в моем сердце,
сжав аорту, как кукиш.
Обманулся диагноз
пролетающих лет.
Ты живешь в моем сердце,
точно бабочка в куколке
Может, я поэтому и поэт.

Ты живешь в моем сердце.
Жизнь не может быть длинною.
Ты - мой мобиль перпетуум. Через века
люди коронарной графики
завопят: «Какая линия!»
Мы с Тобой бессмертные. Пока.
2004

[Гость из тысячелетий]

А летом в декабре в этой самой Московии
выпадает белая магия - «снег» .
Все по сравнению с ним - тускло,
все вызывает оскомину,
и кажется желтым дневной свет.
А ночью кусочки белого
стоят в воздухе
спокойно,
а дома и деревья уносятся вверх!

[Диалог]

В ответы не втиснуты
судьбы и слезы.
В вопросе и истина
Поэты - вопросы.

[Е. В. Ж.]

Стоило гроши и вдруг алтын.
Ложная растет дороговизна.
Ценность измеряется одним -
единицей вложенности жизни!

«Еще немного дай побыть мне так...»

Еще немного дай побыть мне так.
В окно запах глухонемой табак.
От рамы тень бретелькой на плечо.
Мне так побыть немного дай еще.
Дай мне немного так еще побыть,
не убегай умыться и попить.
Как, боже, твой благословенен край
Еще немного так побыть мне дай.

Жизнь

Я ошибся, вписав тебя ангелам в ведомость.
Только мы с тобой знаем - из какой ты шкалы.
И за это твоя дальнобойная ненависть
меня сбросила со скалы.
Это теоретически невозможно.
Только мы с тобой знаем - спасибо тебе, -
как колеса мои превратились в восьмерки,
как злорадна усмешка у тебя на губе.
...
И за это за все - как казнят чернокнижницу -
привезу тебя к утреннему крыльцу,
погляжу в дорогие глаза злоумышленницы,
на прощанье губами перекрещу.

«Жил художник в нужде и гордыне...»

Жил художник в нужде и гордыне,
Но однажды явилась звезда.
Он задумал такую картину,
Чтоб висела она без гвоздя.
Он менял за квартирой квартиру,
стали пищей хлеб и вода.
Жил, как бог, заклиная картину.
Она падала без гвоздя.
Стали краски волшебно-магнитны,
примерзали к ним люди, входя.
Но стена не хотела молитвы
без гвоздя.
Обращался он к стенке бетонной:
«Дай возьму твои боли в себя.
На моих неумелых ладонях
проступают следы от гвоздя» .
Умер он, изможденный профессией.
Усмехнулась скотина-звезда.
И картину его не повесят.
Но картина висит без гвоздя.

Заповедь

Вечером, ночью, днем и с утра
благодарю, что не умер вчера.
Пулей противника сбита свеча.
Благодарю за священность обряда.
Враг по плечу - долгожданнее брата,
благодарю, что не умер вчера.
Благодарю, что не умер вчера
сад мой и домик со старой терраской,
был бы вчерашний, позавчерашний,
а поутру зацвела мушмула!
И никогда б в мою жизнь не вошла
ты, что зовешься греховною силой -
чисто, как будто грехи отпустила,
дом застелила - да это ж волшба!
Я б не узнал, как ты утром свежа!
Стал бы будить тебя некий мужчина.
Это же умонепостижимо!
Благодарю, что не умер вчера.
Существованье - будто сестра,
не совершай мы волшебных ошибок.
Жизнь - это точно любимая, ибо
благодарю, что не умер вчера.
Ибо права не вражда, а волшба.
Может быть, завтра скажут: «Пора!»
Так нацарапай с улыбкой пера:
«Благодарю, что не умер вчера» .

«И ни злата, ни серебра..»

И ни злата, ни серебра
меж обманчивого пространства —
я нашел наконец себя.
Неужели время прощаться?

Время шпорами торопя,
оставляя залы в прострации,
я нашел наконец Тебя.
Неужели пора прощаться?
1998

[Изумрудный юмор]

Не для того, чтобы злить митрофанов,
живем мы, сдвинутые по фазе.
Я разрабатываю метафору,
что стала каналом связи.

[Инструкция]

Умирает век - выделяется его биополе.
Умирает материя - выделяется дух.
Над людьми проступают идея и воля.
Лебединой песней летит тополиный пух.

«Используйте силу свою…»

Используйте силу свою.
Мы гости со стороны.
Вы бьете по острию.
Я гвоздь от иной стены.

Мне спину согнули дугой,
по шляпку вбили вовнутрь.
Я гвоздь от стены другой.
Слабо вам перевернуть?!

Битый ноготь черней, чем деготь
— боязно глаз впереть.
Назад невозможно дергать.
Невозможно - вперед.

Вы сами в крови. Всё испортив,
ошибся конторский вождь.
Сияет стена напротив –
та, от которой я гвоздь.

Я выпрямлюсь. Я найду.
Мы гости иной страны.
По шляпку в тебя войду —
я гвоздь от твоей стены.
2005

Истина

            Из «Мемориала Микеланджело»
Я удивляюсь, Господи, Тебе,
Поистине - «кто может, тот не хочет» .
Тебе милы, кто добродетель корчит.
А я не умещаюсь в их толпе.
Я твой слуга. Ты свет в моей судьбе.
Так связан с солнцем на рассвете кочет.
Дурак над подвигом моим хохочет.
И небеса оставили в беде.
За истину борюсь я без забрала,
Деяний я хочу, а не словес.
Тебе ж милее льстец или доносчик.
Как небо на дела мои плевало,
Так я плюю на милости небес.
Сухое дерево не плодоносит.

«Когда написал он Вяземскому...»

Когда написал он Вяземскому
с искренностью пугавшей:
«Поэзия выше нравственности»,
читается - «выше вашей»!
И Блок в гробовой рубахе
уже стоял у порога
в ирреальную иерархию,
где бог - в предвкушенье Бога.
Тот бог, которого чувствуем
мы нашей людской вселенной,
пред богом иным в предчувствии
становится на колени.
Как мало меж званых избранных,
и нравственно и душевно,
как мало меж избранных искренних,
а в искренних - предвкушенья!
Работающий затворником
поэт отрешен от праха,
но поэт, что работает дворником,
выше по иерархии!
Розу люблю иранскую,
но синенький можжевельник
мне ближе по иерархии
за то, что цвесть тяжелее.
А вы, что перстами праздными
поэзии лезет в раны, -
вы прежде всего безнравственны,
поэтому и бездарны.

Кончита

Десять лет в ожиданье прошло.
Ты в пути. Ты все ближе ко мне.
Хорошо ли приладил седло?
Чтоб в пути тебе было светло,
я свечу оставляю в окне.

Двадцать лет в ожиданье прошло. 
Ты в пути. Ты все ближе ко мне.
Ты поборешь всемирное зло.
Чтоб в бою тебе было светло,
я свечу оставляю в окне.

Тридцать лет в ожиданье прошло.
Ты в пути. Ты все ближе ко мне.
У меня отрастает крыло!
Без меня чтобы было светло,
я оставила свечку в окне.
1977

Кошка

У женщины кошка пропала,
как если пропало дитя.
С работы она приходя,
все смотрит налево, направо.
Подумаешь, кошка, делов-то!
В дому нелюдимая мгла.
Ждала, за подруг была.
Кому-нибудь скажешь - неловко.
Бывало, хозяйка болеет,
а кошка - у ней на груди.
Из лап кренделек впереди.
В ночи ее грудка белеет.
Хорошим была домочадцем.
И надо привыкнуть и жить.
Попробовать свет не тушить,
чтоб в темень не возвращаться.
Сейчас она двери запрет,
поставит у двери кошелку.
И не раздеваясь, ревет -
как будто рыдает о кошке.

[Легенда]

Ангел смерти является за душой,
как распахнутый страшный трельяж.
В книгах старых словес
я читал, что он весь
состоял из множества глаз.
...
Если ж он ошибался
(отсрочен ваш час), -
улетал. Оставлял новый взгляд.
Удивленной душе
он дарил пару глаз.
Достоевский так стал, говорят.
...
Ты ночами кричишь,
видишь корни причин.
Утром в ужасе смотришь в трельяж.
Но когда тот, другой,
прилетит за душой,
ты ему своих глаз не отдашь.

Мадригал

            Из «Мемориала Микеланджело»
Я пуст, я стандартен. Себя я утратил.
Создатель, Создатель, Создатель.
Ты дух мой похитил,
Пустынна обитель,
Стучу по груди пустотелой, как дятел,
Создатель, Создатель, Создатель!
Как на сердце пусто
От страсти бесстыжей,
Я вижу Искусством,
А сердцем не вижу.
Где я обнаружу
Пропавшую душу?
Наверно, вся выкипела наружу.

Миллион алых роз

Жил-был художник один.
Домик имел и холсты.
Но он актрису любил.
Ту, что любила цветы.
Он тогда продал свой дом.
Продал картины и кров.
И на все деньги купил
Целое море цветов.
Миллион, миллион, миллион алых роз
Из окна, из окна, из окна видишь ты.
Кто влюблен, кто влюблен, кто влюблен и всерьез,
Свою жизнь для тебя превратил в цветы.
Утром встаешь у окна.
Может, сошла ты с ума?
Как продолжение сна
Площадь цветами полна.
Похолодеет душа:
Что за богач тут чудит?
А под окном чуть дыша
Бедный художник стоит.
Миллион, миллион, миллион алых роз
Из окна, из окна, из окна видишь ты.
Кто влюблен, кто влюблен, кто влюблен и всерьез,
Свою жизнь для тебя превратил в цветы.
Встреча была и прошла.
В ночь ее поезд увез.
Но в ее жизни была
Песня безумная роз.
Прожил художник один.
Много он бед перенес.
Но в его жизни была
Целая площадь цветов.
Миллион, миллион, миллион алых роз
Из окна, из окна, из окна видишь ты.
Кто влюблен, кто влюблен, кто влюблен и всерьез,
Свою жизнь для тебя превратил в цветы.

Мое время

Пришло мое время. Пускай запоздав.
Вся жизнь — только тренинг
пред высшим мгновеньем.
Отходит состав.
Пришло мое время.

Оно, мое время, взяв секундомер,
стоит на дороге.
А кто испугался, душой оскудел —
пусть делает ноги!

Сердца миллионов колотятся в такт
моим бумаженциям.
Со мной — не абстракт! — на Владимирский тракт
пришла моя женщина.

Мы - нищие брюхом. Как все, погоря,
живу не в Эдеме.
Но Хлебников нынче — ясней букваря.
Пришло мое время.

Да здравствует время, с которым, борясь,
мы стали, как кремний!
Кругом вероломное время сейчас.
Но каждый в себе свое время припас.
Внутри - мое время.

Меня, как исчезнувшую стрекозу,
изучат по Брему.
Ну, что на прощанье тебе я скажу?
Пришло мое время.
2000

На смерть Высоцкого

Наверно, ты скоро забудешь,
Что жил на краткой земле.
Историю не разбудит
Оборванный крик шансонье.
Несут тебе свечки по хляби,
И дождик их тушит, стуча,
На каждую свечку - по капле,
На каждую каплю - свеча.

«Не возвращайтесь...»

Не возвращайтесь к былым возлюбленным,
былых возлюбленных на свете нет.
Есть дубликаты - как домик убранный,
где они жили немного лет.

[«Не возникай...» ]

Ты невозможна! В полвосьмого
не возникай, ни в два, ни в шесть.
Ты в этой жизни невозможна -
только поэтому ты есть.

«Не понимать стихи - не грех...»

Не понимать стихи - не грех.
«Еще бы, - говорю, - еще бы»...
Христос не воскресал для всех.
Он воскресал для посвященных.
Чтоб стало достояньем всех,
гробница, опустев без тела,
как раковина или орех, -
лишь посвященному гудела.

[Ностальгия по настоящему]

Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию -
ностальгию по настоящему.
Будто послушник хочет к господу,
ну а доступ лишь к настоятелю -
так и я умоляю доступа
без посредников к настоящему.

[НТР]

Скажу, вырываясь из тисков стишка,
тем горлом, которым дышу и пою:
«Да здравствует Научно-техническая,
перерастающая в Духовную!»

[Ода одежде]

Ты дыши нестесненно и смело,
очертаньями хороша,
содержанье одежды - тело,
содержанье тела - душа.

[Озеро]

Озеро тайный овал
высветлит в утренней просеке
то, что мой предок назвал
кодом нечаянным: «Господи..» .

Осень в Сигулде

Свисаю с вагонной площадки,
прощайте,
прощай мое лето,
пора мне,
на даче стучат топорами,
мой дом забивают дощатый,
прощайте,
леса мои сбросили кроны,
пусты они и грустны,
как ящик с аккордеона,
а музыку - унесли,
мы - люди,
мы тоже порожни,
уходим мы, так уж положено,
из стен, матерей и из женщин,
и это порядок извечен,
прощай, моя мама,
у окон
ты станешь прозрачно, как кокон,
наверно, умаялась за день,
присядем,
друзья и враги, бывайте,
гуд бай,
из меня сейчас
со свистом вы выбегаете,
и я ухожу из вас,
о родина, попрощаемся,
буду звезда, ветла,
не плачу, не попрошайка,
спасибо, жизнь, что была,
на стрельбищах в 10 баллов
я пробовал выбить 100,
спасибо, что ошибался,
но трижды спасибо, что
в прозрачные мои лопатки
вошла гениальность, как
в резиновую перчатку
красный мужской кулак,
«Андрей Вознесенский» - будет,
побыть бы не словом, не бульдиком,
еще на щеке твоей душной -
«Андрюшкой» ,
спасибо, что в рощах осенних
ты встретилась, что-то спросила
и пса волокла за ошейник,
а он упирался,
спасибо,
но вот ты уходишь, уходишь,
как поезд отходит, уходишь...
из пор моих полых уходишь,
мы врозь друг из друга уходим,
чем нам этот дом неугоден?
ты рядом и где-то далеко,
почти у Владивостока,
я знаю, что мы повторимся
в друзьях и подругах, в травинках,
нас этот заменит и тот -
«природа боится пустот» ,
спасибо за сдутые кроны,
на смену придут миллионы,
за ваши законы - спасибо,
но женщина мчится по склонам,
как огненный лист за вагоном...
Спасите!

[Поле брани]

А я вставляю в уши группу «Браво».
Избранница моя!
По полю брани
ты бродишь, собирая икебаны,
ты фору дашь всем пресловутым гейшам,
когда вздохнешь на русском,
на чистейшем...
О поле праны...

[Пост]

«Пост, христиане! Ни рыбы, ни мяса,
с пивом неясно...»
Рост различаю в духовных пространствах
постхристианства.
...
Так, опоздавши на тысячу лет,
в темных пространствах
мучая душу, тычется свет
постхристианства.

Поэхо

Тютчев прорастил
мыслящий тростник.
Я бы уточнил -
мыслящий инстинкт.
Эхо погрустит -
мыслящий транзит.

[Пропорции]

Все на свете русские бревна,
что на избы венцовые шли,
были по три сажени - ровно
миллионная доля Земли.
Непонятно, чего это ради
мужик в Вологде и Твери
чуял сердцем мильонную радиуса
необъятно всеобщей Земли?
...
Ломоносовскому проспекту
не для моды ведь зодчий Москвы
те шестьсот тридцать семь сантиметров
дал как модуль красы и любви.
Дай, судьба мне нелегкую долю -
испытанья любые пошли -
болью быть и мильонною долей
и моей и всеобщей земли.

Песня акына

Ни славы и не короны,
не шаткой короны земной -
пошли мне, господь, второго, -
чтоб вытянул петь со мной!
Прошу не любви ворованной,
не милостей на денек -
пошли мне господь, второго, -
чтоб не был так одинок.
Чтоб было с кем пасоваться,
аукаться через степь,
для сердца, не для оваций,
на два голоса спеть!
Чтоб кто-нибудь меня понял,
не часто, ну, хоть разок.
Из раненных губ моих поднял
царапнутый пулей рожок.
И пусть мой напарник певчий,
забыв, что мы сила вдвоем,
меня, побледнев от соперничества,
прирежет за общим столом.
Прости ему. Пусть до гроба
одиночеством окружен.
Пошли ему, бог, второго -
такого, как я и он.

Ресторан

Я пою в нашем городке
каждый день, в праздной тесноте.
Ты придешь, сядешь в уголке.
Подберу музыку к тебе.

Подберу музыку к глазам,
подберу музыку к лицу,
подберу музыку к словам,
что тебе в жизни не скажу.

Потанцуй под музыку мою.
Все равно, что в жизни суждено –
под мою ты музыку танцуешь,
все равно...

Ты уйдешь, с кем-то ты уйдешь.
Я тебя взглядом провожу.
За окном будет только дождь.
Подберу музыку к дождю.

В ресторан ходят отдохнуть
и когда все не по нутру.
Подберу с ходу что-нибудь,
Как тебя помню, подберу.

Мы нашли разную звезду.
Но всегда музыка одна.
Если я в жизни упаду,
подберет музыка меня.
1977

Романс

Запомни этот миг. И молодой шиповник.
И на Твоем плече прививку от него.
Я - вечный Твой поэт и вечный Твой любовник.
И больше - ничего.
Запомни этот мир, пока Ты можешь помнить,
а через тыщу лет и более того
Ты вскрикнешь, и в Тебе царапнется шиповник...
И - больше ничего.

Сага

Ты меня на рассвете разбудишь,
проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь.
Ты меня никогда не увидишь.
Заслонивши тебя от простуды,
я подумаю: «Боже всевышний!
Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу» .
Эту воду в мурашках запруды,
Это Адмиралтейство и Биржу
я уже никогда не забуду
и уже никогда не увижу.
Не мигают, слезятся от ветра
безнадежные карие вишни.
Возвращаться - плохая примета.
Я тебя никогда не увижу.
Даже если на землю вернемся
мы вторично, согласно Гафизу,
мы, конечно, с тобой разминемся.
Я тебя никогда не увижу.
И окажется так минимальным
наше непониманье с тобою
перед будущим непониманьем
двух живых с пустотой неживою.
И качнется бессмысленной высью
пара фраз, залетевших отсюда:
«Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».

Сад

Не величье пирамид мгновенное
и не пепл Империи в золе –
состраданье, стыд, благоговение,
уходя, оставим на земле.

Объясненья нету, и не надо.
Когда входишь в соловьевский сад,
на сердце тревожная отрада,
и с тобой сирени говорят.

За калиткой — сердце участится
и над полем, увлажняя взгляд,
неэлементарные частицы
в воздухе взволнованном дрожат.

Ухожу проселочной тревогой.
Краткою земною торопинкой —
всюду сердце, узнавая Бога,
холодеет, как перед трамплином.

Мы не возвратимся астронавтами.
Я к тебе как призрак не приду.
Стыд, благоговенье, сострадание
от меня почувствуешь в саду.
1997

Север

Островам незнакома корысть,
а когда до воды добредаем,
прилетают нас чайки
кормить красотою и состраданьем.

Красотою, наверно, за то,
что мы в людях с тобой не погибли,
что твое золотое пальто
от заката лоснится по-рыбьи.

Состраданьем, наверно, за то,
что сквозь хлорную известь помёта
мы поверили шансов на сто
в острый запах полета.
1977

[Синий журнал]

В спешке кухонной
станем с тобой
пищей духовной
пищей богов.

Сначала

Достигли ли почестей постных,
рука ли гашетку нажала -
в любое мгновенье не поздно,
начните сначала!
«Двенадцать» часы ваши пробили,
но новые есть обороты.
Ваш поезд расшибся. Попробуйте
летать самолетом!
Вы к морю выходите запросто,
спине вашей зябко и плоско,
как будто отхвачено заступом
и брошено к берегу прошлое.
Не те вы учили алфавиты,
не те вас кимвалы манили,
иными их быть не заставите -
ищите иные!
Так Пушкин порвал бы, услышав,
что не ядовиты анчары,
великое четверостишье
и начал сначала!
Начните с бесславья, с безденежья.
Злорадствует пусть и ревнует
былая твоя и нездешняя
начните иную.
А прежняя будет товарищем.
Не ссорьтесь. Она вам родная.
Безумие с ней расставаться,
однако
вы прошлой любви не гоните,
вы с ней поступите гуманно -
как лошадь, ее пристрелите.
Не выжить. Не надо обмана.

[Соблазн]

Человек - не в разгадке плазмы,
а в загадке соблазна.
...
Почему, побеждая разум -
гибель слаще, чем барыши, -
соблазнитель крестообразно
дал соблазн спасенья души?

«Стихи не пишутся - случаются...»

Стихи не пишутся - случаются,
как чувства или же закат.
Душа - слепая соучастница.
Не написал - случилось так.

Скульптор свечей

Скульптор свечей, я тебя больше года вылепливал.
Ты - моя лучшая в мире свеча.
Спички потряхиваю, бренча.
Как ты пылаешь великолепно
волей создателя и палача!
Было ль, чтоб мать поджигала ребенка?
Грех работенка, а не барыш.
Разве сжигал своих детищ Коненков?
Как ты горишь!
На два часа в тебе красного воска.
Где-то у коек чужих и афиш
стройно вздохнут твои краткие сестры,
как ты горишь.
Как я лепил свое чудо и чадо!
Весны кадили. Капало с крыш.
Кружится разум. Это от чада.
Это от счастья, как ты горишь!
Круглые свечи. Красные сферы.
Белый фитиль незажженных светил.
Краткое время - вечная вера.
Краткое тело - черный фитиль.
«Благодарю тебя и прощаю
за кратковременность бытия,
пламя пронзающе без пощады
по позвоночнику фитиля.
Благодарю, что на миг озаримо
мною лицо твое и жилье,
если ты верно назвал свое имя,
значит, сгораю во имя Твое» .
Скульптор свечей, я тебя позабуду,
скутер найму, умотаю отсюда,
свеч наштампую голый столбняк.
Кашляет ворон ручной от простуды.
Жизнь убывает, наверное, так,
Как сообщающиеся сосуды,
вровень свече убывает в бутылке коньяк.
И у свечи, нелюбимой покуда,
темный нагар на реснице набряк.

Смерть

(Из «Мемориала Микеланджело» )
Кончину чую. Но не знаю часа.
Плоть ищет утешенье в кутеже.
Жизнь плоти опостылела душе.
Душа зовет отчаянную чашу!
Мир заблудился в непролазной чаще
Средь ядовитых гадов и ужей.
Как черви, лезут сплетни из ушей,
И Истина сегодня - гость редчайший.
Устал я ждать. Я верить устаю.
Когда ж взойдет, Господь, что Ты посеял?
Нас в срамоте застанет смерти час.
Нам не постигнуть истину Твою.
Нам даже в смерти не найти спасенья.
И отвернутся ангелы от нас.

Травматологическая больница

Не «Отче наш», не обида, не ужас
сквозь мостовую и стужу ночную,
первое, что осенило, очнувшись:
«Чувствую, стало быть, существую».
А в коридоре больничном, как в пристани,
не протестуя, по две на стуле,
тесно сидели суровые истины -
«Чувствую, стало быть, существую».
Боли рассказывают друг другу.
«Мать, - говорю, - подверни полотенце».
Нянчит старуха кормилицу-руку,
словно спеленатого младенца.
Я за тобою, мать малолетняя,
я за тобой, обожженец вчистую.
Я не последний, увы, не последний...
Чувствую - стало быть, существую.
«Сын, - утешают, - ключица не бознать что...»
Звякнут прибывшему термосом с чаем.
Тоже обходится без обезболивающего.
Так существуем, так ощущаем.
Это впадает народное чувство
из каждодневной стихии - в другую...
Этого не рассказал Заратустра -
«Чувствую - стало быть, существую».
Пусть ты расшибся, завтра из гипса
слушая первую птицу земную,
ты понимаешь, что не ошибся -
чувствую - стало быть, существую!
Ты подойдешь для других незаметно.
Как ты узнала в разлуку такую?
Я поднимусь - уступлю тебе место.
Чувствую - стало быть, существую.

«Ты пролетом в моих городках...»

Ты пролетом в моих городках,
ты пролетом
в моих комнатах, баснях про Лондон
и осенних черновиках.
Я люблю тебя, мой махаон,
Оробевшее чудо бровастое.
«Приготовьте билетики» . Баста.
Маханем!
Мало времени, чтоб мельтешить.
Перелетные, стонем пронзительно.
Я пролетом в тебе, моя жизнь!
Мы транзитны.
Дай тепла тебе, львовский октябрь,
дай погоды,
прикорни мне щекой на погоны,
беззащитною, как у котят.
Мы мгновенны? Мы после поймем,
если в жизни есть вечное что-то -
это наше мгновенье вдвоем,
остальное - пролетом!

[«Ты мне никогда не снишься...»]

Ты мне никогда не снишься.
Живу Тобой наяву.
Снится все остальное.
И это дурные сны.

Тоска

Загляжусь ли на поезд с осенних откосов,
забреду ли в вечернюю деревушку -
будто душу высасывает насосом,
будто тянет вытяжка или вьюшка,
будто что-то случилось или случится -
ниже горла высасывает ключицы.
Или ноет какая вина запущенная?
Или женщину мучил - и вот наказанье?
Сложишь песню - отпустит, а дальше - пуще.
Показали дорогу, да путь заказали.
Точно тайный горб на груди таскаю -
тоска такая.
Я забыл, какие у тебя волосы,
я забыл, какое твое дыханье,
подари прощенье, коли виновен, а простивши - опять одари виною...

[Фиалки]

У бога ответов много,
но главный: «Идите к Богу».

Фрагмент автопортрета

(мотивы Микеланджело)
Я нищая падаль. Я пища для морга
Мне душно, как джинну в бутылке прогорклой,
как в тьме позвоночника костному мозгу!
В каморке моей, как в гробнице промозглой,
Арахна свивает свою паутину.
Моя дольче вита пропахла помойкой.
Я слышу - об стену журчит мочевина.
Угрюмый гигант из священного шланга
мой дом подмывает. Он пьян, очевидно.
Полно во дворе человечьего шлака.
Дерьмо каменеет, как главы соборные.
Избыток дерьма в этом мире, однако
Я вам не общественная уборная!
Горд вашим доверьем. Но я же не урна...
Судьба моя скромная и убогая.
Теперь опишу мою внешность с натуры,
Ужасен мой лик, бороденка - как щетка.
Зубарики пляшут, как клавиатура.
К тому же я глохну. А в глотке щекотно!
Паук заселил мое левое ухо,
а в правом сверчок верещит, как трещотка.
Мой голос жужжит, как под склянкою муха
Из нижнего горла, архангельски гулкая,
не вырвется фуга плененного духа.
Где синие очи? Повыцвели буркалы.
Но если серьезно - я рад, что горюю,
я рад, что одет, как воронее пугало.
Большая беда вытесняет меньшую.
Чем горше, тем слаще становится участь.
Сейчас оплеуха милей поцелуя.
Дешев парадокс - но я радуюсь, мучась.
Верней, нахожу наслажденье в печали.
В отчаянной доле есть ряд преимуществ.
Пусть пуст кошелек мой. Какие детали!
Зато в мочевом пузыре, как монеты,
три камня торжественно забренчали.
Мои мадригалы, мои триолеты
послужат оберткою в бакалее
и станут бумагою туалетной.
Зачем ты, художник, парил в эмпиреях,
К иным поколеньям взвивал свой треножник?!
Все прах и тщета. В нищете околею.
Таков твой итог, досточтимый художник.

[«Успеть бы...»]

Успеть бы исполнить свой жребий
на флейте пронзительных дней,
не списанной флейте надежды,
на внутренней флейте Твоей.

[Человек породы сенбернар]

Выбегает утром на бульвар
человек породы сенбернар.
Он передней лапой припадал,
говорили, - будучи в горах,
прыгнул за хозяином в завал
и два дня собой отогревал.
Сколько таких бродит по Руси!
Пес небесный, меня спаси.
...
Пес, никто не брал тебя всерьез.
Но спасал, когда нас забывал
человек по имени Христос,
человек породы сенбернар.

[«Эта слава и цветы...»]

Но искусство есть комедь,
смысл Ламанческий.
Прежде чем перегореть -
ярче лампочка!

Яблокопад

Я посетил художника после кончины
вместе с попутной местной чертовкой.
Комнаты были пустынны, как рамы,
что без картины.
Но из одной доносился Чайковский.
Припоминая пустые залы,
с гостьей высокой в афроприческе,
шел я, как с черным воздушным шаром.
Из-под дверей приближался Чайковский.
Женщина в кресле сидела за дверью.
40 портретов ее окружали.
Мысль, что предшествовала творенью,
сделал знак, чтобы мы не мешали.
Как напряженна работа натурщицы!
Мольберты трудились над ней на треногах.
Я узнавал в их все новых конструкциях
характер мятущийся и одинокий -
то гвоздь, то три глаза, то штык трофейный,
как он любил ее в это время!
Не находила удовлетворенья
мысль, что предшествовала творенью.
Над батареей отопленья
крутился Чайковский, трактуемый Геной
Рождественским. Шар умолял его в небо
выпустить. В небе гроза набрякла.
Туча пахла, как мешок с яблоками.
Это уже ощущалось всеми:
будто проветривали помещенье -
мысль, что предшествовала творенью,
страсть, что предшествовала творенью,
тоска, предшествующая творенью,
шатала строения и деревья!
Мысль в виде женщины в кресле сидела.
Была улыбка - не было тела.
Мысль о собаке лизала колени.
Мыслью о море стояла аллея.
Мысль о стремянке, волнуя, белела -
в ней перекладина, что отсутствовала,
мыслью о ребре присутствовала.
Съезжалось общество потребления.
Мысль о яблоке катилась с тарелки.
Мысль о тебе стояла на тумбочке.
«Как он любил ее!» - я подумал.
«Да» , - ответила из передней
недоуменная тьма творенья.
Вот предыстория их отношений.
Вышла студенткой. Лет было мало.
Гения возраст - в том, что он гений.
Верила, стало быть понимала.
Как он ревнует ее, отошедши!
Попробуйте душ принять в его ванной -
душ принимает его очертанья.
Роман их длится не для посторонних.
Переворачивался двусторонний
Чайковский. В мелодии были стоны
антоновских яблонь. Как мысль о Создателе,
осень стояла. Дом конопатили.
Шар об известку терся щекою.
Мысль обо мне заводила Чайковского,
по старой памяти, над парниками.
Он ставил его в шестьдесят четвертом.
Гости в это не проникали.
«Все оправдалось, метр полуголый,
что вы сулили мне в стенах шершавых
гневным затмением лысого шара,
локтями черными треугольников» .
Море сомнительное манило.
Сохла сомнительная малина.
Только одно не имело сомненья -
мысль о бессмысленности творенья.
Цвела на террасе мысль о терновнике.
Благодарю вас, метр модерновый!
Что же есть я? Оговорка мысли?
Грифель, который тряпкою смыли?
Я не просил, чтоб меня творили!
Но заглушал мою говорильню
смысл совершаемого творенья -
ссылка на Бога была б трафаретной -
Материя. Сад. Чайковский, наверное.
Яблоки падали. Плакали лабухи.
Яблок было - греби лопатой!
Я на коленях брал эти яблоки
яблокопада, яблокопада.
Я сбросил рубаху. По голым лопаткам
дубасили, как кулаки прохладные.
Я хохотал под яблокопадом.
Не было яблонь - яблоки падали.
Связал рукавами рубаху казнимую.
Набил плодами ее, как корзину.
Была тяжела, шевелилась, пахла.
Я ахнул -
сидела женщина в мужской рубахе.
Тебя я создал из падших яблок,
из праха - великую, беспризорную!
Под правым белком, косящим набок,
прилипла родинка темным зернышком.
Был я соавтором сотворенья.
Из снежных яблок так во дворе мы
бабу слепляем. Так на коленях
любимых лепим. Хозяйке дома
тебя представил я гостьей якобы.
Ты всем гостям раздавала яблоки.
И изъяснялась по-черноземному.
Откуда знать тебе, улыбавшейся,
в рубашке, словно в коротком платьице,
что, забывшись, влюбишься, сбросишь рубашку
и как шары по земле раскатишься!..
Над автобусной остановкой
туча пахла, как мешок с антоновкой.
Шар улетел. В мире было ветрено.
Прощай, нечаянное творенье!
Вы ночевали ли в даче создателя,
на одиночестве колких дерюжищ?
И проносилось ли в вашем сознании:
«Благодарю за то, что даруешь?»
Благодарю тебя, автор творенья,
что я случился частью твоею,
моря и суши, сада в Тарусе,
благодарю за то, что даруешь,
что я не прожил мышкой-норушкой,
что не двурушничал с тобой, время,
даже когда ты мне даришь кукиш,
и за удары остервенелые,
даже за то, что дошли до ручки,
даже за это стихотворенье,
даже за то, что завтра забудешь, -
благодарю тебя, что даруешь
краткими яблоками коленей!
За гениальность твоих натурщиц,
за безымянность твоей идеи...
И повторяли уже в сновиденье:
«Боготворю за то, что даруешь» .
В мир открывались ворота ночные.
Вы уезжали. Собаки выли.
Не посещайте художника после кончины,
а навещайте, пока вы живы.